Рэндалл Гаррет - Лорд Дарси [ Магия и смерть. Слишком много волшебников. Новые расследования лорда Дарси]

— Если бы ее здесь не было, — продолжил лорд Дарси, — я был бы крайне удивлен. Как же иначе граф смог бы пользоваться своими книгами… — Внезапно он замолчал. Взгляд остановился на лестнице. — М-м-м… Интересно. — Он подошел к лестнице, потрогал ее, поднялся наверх, откинул голову назад и стал внимательно изучать потолок. — Ага… Когда-то эта башня была сторожевой.

Он нажал сначала одной рукой, затем двумя, и в потолке открылся люк примерно двух с половиной футов в диаметре. Лорд Дарси вскарабкался выше и протиснулся в отверстие.

Он вышел на крышу башни, окруженную зубчатыми стенами, осмотрелся и спустился обратно, закрыв за собой люк.

— Вероятно, наверху нет ничего интересного, но все же туда следует вернуться и удостовериться в этом при дневном свете.

Затем, не говоря ни слова, лорд Дарси обошел комнату, пристально вглядываясь во все, но ничего не трогая. Снова посмотрев на потолок, он проворчал:

— Тяжелые бронзовые крючья. Зачем они ему понадобились? Ах да, конечно. Для того, чтобы вешать блоки. Очень хорошо.

Следователь обшарил почти всю комнату, пока наконец не наткнулся на что-то, действительно привлекшее его внимание. Он замер у двери, уставившись в пол.

— Ага! И что бы это могло быть?

Он встал на колени, внимательно рассмотрел предмет и, наконец, поднял его большим и указательным пальцами.

— Это похоже, — сказал мастер Шон, — на четырехдюймовый обрезок полудюймовой хлопчатобумажной веревки, милорд. К тому же очень грязной веревки.

Его лордство сдержанно улыбнулся.

— Это похоже на то, чем оно является в действительности, мой добрый Шон. Замечательно.

Он поднес предмет ближе к глазам.

— Милорд, я был бы весьма польщен, — сказал мастер Шон полуофициальным тоном, — если бы вы объяснили мне, что же здесь замечательного.

Доктор Пейтли только прищурился за своим пенсне и ничего не сказал.

— Обратите внимание, мой дорогой Шон, — начал лорд Дарси, — в каком порядке содержится эта лаборатория. Все чисто, нет ни пылинки. Все лежит на своих местах. Нет ни скомканных бумаг, ни пятен грязи. Хозяин обращался с этой комнатой, как хороший кавалерийский офицер со своей саблей.

Он обвел комнату жестом.

— Конечно, милорд, но… — начал было мастер Шон.

— Я спрашиваю, что же в таком случае, — продолжил его лордство, — делает на этом полу обрезок грязной веревки?

— Не знаю, милорд, — мастер Шон был озадачен не на шутку. — Какое это имеет значение?

— У меня нет ни малейшей зацепки, мастер Шон, — улыбка лорда Дарси стала шире, — однако я не сомневаюсь, что это имеет значение. Какое — зависит от того, что еще нам удастся разузнать.

Лорд Дарси провел в комнате еще минут десять, но больше не обнаружил ничего любопытного.

— Хорошо, — сказал он, — продолжим осмотр утром, при свете. А сейчас спустимся и побеседуем об этом деле с очевидцами. Боюсь, этой ночью нам не придется спать долго.

Мастер Шон откашлялся и произнес извиняющимся тоном:

— Милорд, мы с добрым доктором некомпетентны в допросе свидетелей, так что будет лучше, если мы займемся вскрытием. Не правда ли?

— Да? Конечно, если хотите. Да, конечно, — ответил лорд Дарси, подумав при этом, что глупо считать, будто интересы других, пусть даже самых близких людей, полностью совпадают с твоими собственными.

Часы на каминной полке в Зале святого Мартина торжественно пробили очередную четверть часа. Было пятнадцать минут третьего утра Страстной Пятницы 12 апреля 1974 года.

Преподобный отец Вилье стоял у камина, глядя на лорда Дарси. Отец Вилье был невысок — около пяти футов шести дюймов, — но в его худощавом, подтянутом теле чувствовалась недюжинная физическая сила. Его движения были быстры и точны, но в них не было ни резкости, ни нервозности. Его спокойная уверенность говорила о силе духовной. Глядя на слегка подернутые сединой волосы и усы священника, лорд Дарси решил, что тому уже за сорок. Правильные черты приятного лица выдавали добродушный и веселый нрав. Но сейчас священник не улыбался; в его глазах светилась глубокая печаль.

— Все собрались в часовне, милорд, — отчетливо произнес он приятным низким тенором, — лорд Жизор, леди Беверли, дамозель Мадлен и сэр Родерик Маккензи.

— Кто такие двое последних? — спросил лорд Дарси.

— Сэр Родерик — капитан личной гвардии графа. Дамозель Мадлен — его дочь.

— Я не побеспокою их, святой отец, — сказал лорд Дарси. — Провести эту ночь в поиске утешения у святого алтаря Господа нашего — священное право каждого христианина, и я не вправе нарушить его без крайней необходимости.

— Вы не считаете убийство достаточно веской причиной?

— Нет, пока причина смерти не установлена наверняка. Что заставляет вас думать, что это было убийство, святой отец?

Священник едва заметно улыбнулся.

— Это не было самоубийством. Я говорил с ним перед тем, как он вошел в Красную башню. Я медиум, и почувствовал бы позывы к самоубийству. Если бы он просто потерял ориентацию и упал, тело обнаружилось бы в футе от стены, но никак не в восемнадцати или двадцати футах.

— В восемнадцати, — уточнил лорд Дарси.

— Итак, это было убийство, — подытожил отец Вилье.

— Согласен с вами, святой отец, — сказал лорд Дарси. — Есть еще предположение, что милорд увидел призрак, настолько напугавший его, что он предпочел прыгнуть в объятия смерти через закрытое окно, лишь бы не оказаться с ним лицом к лицу. Что вы думаете по этому поводу?

— Должно быть, инспектор Жак, — священник покачал головой. — Вряд ли. Его покойная светлость вообще не мог почувствовать присутствия настоящего призрака, а подделка, изготовленная человеческими руками, не смогла бы его ни обмануть, ни напугать.

— Не мог почувствовать присутствия настоящего призрака?..

Отец Вилье снова покачал головой.

— Он был из редкой породы духовно слепых.

С тех пор, как в конце тринадцатого века святой Хилари из Уолсингема вывел свои аналоговые уравнения Законов Магии, ученые маги поняли, что не каждый сможет ими воспользоваться. У одних есть Талант, у других нет. Считать, что любой может стать магом, целителем или медиумом, так же бессмысленно, как считать, что любой способен быть музыкантом, скульптором или хирургом.

Однако неумение играть на скрипке не означает неумения наслаждаться — или не наслаждаться — игрой другого человека. Для того, чтобы признать существование музыки, необязательно быть музыкантом. Исключение здесь составляют только глухие.

Рассмотрим другой пример. Есть немного — совсем немного — мужчин и женщин, полностью невосприимчивых к цвету. Не просто путающих, допустим, красный и зеленый, но полностью невосприимчивых, видящих все лишь в оттенках серого. Для них весь мир лишен красок. Такому человеку трудно понять, почему кто-то называет три совершенно одинаковых и одинаково серых предмета «красным», «синим» и «зеленым». Для человека, не знающего цвета, эти определения бесполезны и бессмысленны.